Исследую следующие душевные переживания: отвечать ли злом на зло или нет. И как, до конца догнать или где-то остановиться, чтоб «ни нашим, ни вашим». Или смолчать… а потом себя сожрать? Начиналось-то все, конечно, с молчания. На оскорбления родных и близких особо не ответишь, к тому же они начались раньше того, как я вообще научилась говорить. На оскорбления «добрых» деток в садиках, едва знакомых деток — на дачах, на отдыхе — никогда не могла ответить. Пока до меня доходило, пока обида успевала расплыться внутри меня, исчезали сами виновники обиды, а отвлекалась я всегда легко. Исчезали в прямом смысле — растворялись, чтобы больше не вернуться, зачем-то напоследок сказав что-то нехорошее.
Может, думаю я, я вызывала такое желание? Может, на лбу написано было? Или просто утрирую, сгущаю краски, и обижали всех и повсюду, просто потому что хороших и добрых детей тоже всегда меньше, чем никаких и нехороших? С одноклассниками уже, да — можно было поругаться. Ругалась, помню, страшно, во втором классе. А… вру. И в первом уже было. Просто во втором была ужасная ругань со взаимными оскорблениями мам («Твоя мама корова! — А твоя мама свинья!»). Не выдержала, каюсь, нажаловалась своей боевой бабушке. Обычно молчала, но тут же мама (!) затронута. Пожалела сто раз и сейчас вспомню — вздрогну. Бабушка пришла в класс, статная, красивая, молодая, порубила всех в капусту лекцией о том, каких прекрасных детей она вырастила (одна из них — моя мама), даже учительница как будто уменьшилась ростом и в тихом ужасе ждала окончания словесной экзекуции. Т.е., бабушка не сказала: э, але, сами вы свиньи. Она исключительно педалировала величие членов нашей семьи, за что мне было очень стыдно и неудобно. Я поняла уже тогда — неадекватный я ответ избрала, чрезмерный. Мы с той девчонкой взаимно переругнулись, а я…
Кажется, я стала вообще избегать рассказывать о конфликтах, ну, уж бабушке-то точно. Так, папе пожаловалась на достающего меня мальчика в третьем классе. Он меня не просто высмеивал или оскорблял, но портил вещи и постоянно норовил дать… ну, давайте без эвфемизмов! У нас это называлось «поджопник». Отличная, если вдуматься, питерская школа — девочкам раздавались поджопники направо и налево. Я-то потом сама освоила этот прекрасный прием и драться с мальчишками стала, но это был недолгий период, мы скоро выросли и стали дружить. Но с тем мальчиком я не стала дружить никогда. Он меня реально ненавидел и преследовал. А жили в одной парадной. И вот папа вздохнул и пошел «разбираться». Приходит смурной. «Ну что? Ну как?» — «А никак. Не стал я особо разбираться, мне дверь открыл его отец, по виду — пьющий. Ну куда там разбираться?». Визита отца хватило, мальчик не был совсем уж упырем и все понял, хотя я долгие годы думала, что моего отца просто легко было развести на жалость, и негодовала оттого, что он как бы и мне предлагал пожалеть несчастного мальчонку. Я выросла, стала матерью и отлично поняла отца. Очень трудно что-то выяснять с детьми, разве что уж совсем они накосячат-навредят. И перед родителями их жаль подставлять, и видно, как они пугаются.
Мой сын в первом классе повторил мою ситуацию, скопировал. Препирался с девочкой-третьеклассницей, слово за слово, она обозвала его маму свиньей, а он ее — коровой. Девочка обиделась, начала кому-то рассказывать, что он обозвал ее маму, умалчивая при этом, что она сделала это сама и первая притом. Всплыла эта неприятная ситуация в момент еще одних разборок, когда я ругалась, в натуре уже просто ругалась с матерью Ваниной одноклассницы, с которой Ваня не ладил, они часто ругались и дрались! И вот, как отличный козырь, прямо на родительском собрании, достает мне эта контр-мать обвинение: «А ваш ребенок обозвал маму девочки такой-то — свиньей! Представьте себе!». Это было очень неожиданно и неприятно, потому что сына рядом не было, я сломалась в своей стройной системе обвинений и в итоге сдалась (ну, сказала, что поговорю с сыном) и ушла, как мне казалось, в поражении — ни себя, ни ребенка не защитила. Там та еще история была!
И вот дома я накидываюсь на него: что случилось, что за обзывания мам свиньями? И он мне все рассказывает. И я понимаю, что мне надо идти и говорить с той девочкой. Проходят дни, я переживаю случившееся на собрании, я даже не могу сначала идти в школу, но потом иду, и вижу эту девочку, но не могу себя заставить поговорить с ней. Наконец, я решаюсь. Ну как так — она же рассказывает людям то, что однозначно очерняет моего сына, думаю я. Я подзываю ее и сразу вижу, как она струхнула. Это очень неприятно, и я сразу же стараюсь максимально мягко вести разговор. Я говорю — была у вас такая ссора, обзывались вы друг на друга и на ваших мам? — Да,- говорит. Я: скажи, ведь ты первая обозвала его маму, а он тебе ответил? Молчит, молчит, начинает плакать. Я сама чуть не плачу. – Да, я первая, извините, — говорит. Я ее приобнимаю, глажу по голове, жалко ее, ужас. — Не плачь, не плачь, ты хорошая, добрая девочка, просто не обижайте друг друга так ужасно, не обзывайте своих мам!
Конечно, она поступила не очень хорошо, рассказывая всем об этом в неполном виде. В первом классе в этой новой школе мне вообще казалось, что все сговорились против моего мальчишки. Но все в порядке, ей тоже, надеюсь, стало легче. Я только потом жалела, что пошла с ней говорить. Вроде и надо «восстановить справедливость», а с другой стороны — ребенку это очень страшно и неприятно переживать. И быть причиной этого очень тяжело.
Так вот, этот конфликт (с мамой одноклассницы сына) я переживала очень болезненно. Вернулась застарелая моя болезнь-привычка — прокручивать и прокручивать возможные варианты диалогов. Что бы я сказала? Как было бы лучше, круче, весомее? Спокойнее, или наоборот, добавить надо было возмущения? Не позволить сразу невежливый тон, пресечь это или нет, нормально было стоять и охреневать, уменьшаясь до размеров отчитываемой девочки? Это учитывая то, что я старше ее, и вообще такая вся из себя умудренная якобы. Ну да, ну да. А как в детстве, стояла и снаружи отбиваясь, внутри наблюдала сумбур и обиду — меня обижают, моего ребенка обижают, а я не готова и говорю все не то, не так.
Это было со мной долгие годы. В разных видах. То ужас школьных разборок, то институтская парочка инцидентов, то столкновения на работе, да еще какие. Вроде, научилась отвечать, взрываться, хамить. А толку-то? Но вылезло для исследования это все именно три года назад, когда я лежала и даже заболела «простудой» из-за этих переживаний и горечи. Горечи от невозможности переиграть, вернуться и ответить заново. Повести себя, что ли, с неким «достоинством». А может, наоборот, отринуть чортову интеллигентность, хабалить — так хабалить! А что, наблюдали. Я даже таким иногда завидовала – как просто им решить проблему. Ну не получается у меня складывать слова идеальным образом, чтобы не придраться. Скажу что-то — вечно придираются ко мне, топлю сама себя не теми аргументами. Вечная позиция отбивающегося.
А горько еще оттого, что у меня-то претензии к девочке и ее маме были давно, но я проводила внутреннюю работу над собой, убеждая себя, что разборки ни к чему. Не хотелось мне, чтобы передо мной оправдывались, чтобы я застигла врасплох, чтобы я качала права. Чтобы в итоге дети еще больше настроены оказались друг против друга. Я серьезно раздумывала о возможном вреде от родительского вмешательства. И я даже делала обратные шаги — объединяющие жесты, приглашения, чтобы они лучше друг к другу относились. Я ведь знаю своего сына. Он, особенно тогда, только отвечал на зло, но злым ни разу не был.
Повторялась история моего детства. И я, при всей критичности и готовности первым делом искать бревна в своем глазу, не могла и не могу сказать, что «и он тоже был хорош!». Нет, он был именно хорошим. И это были незаслуженные вещи. И меня перевернуло и вывернуло, подняв со дна мою «несостоятельность» как ребенка и приплюсовав «несостоятельность» как взрослого, как родителя.
Я вертела эту ситуацию в себе несколько дней, но потом, конечно устала от накала. Но, не совру, года два она возвращалась ко мне при всяком удобном случае. Уже и девочка из школы ушла давным-давно — еще в первом классе (не из-за нас, конечно). Но мать я ее периодически видела, и мы, как говорится, молча испытывали неприязнь друг к другу. Хотя, ради избавления от этих мучений, я даже пару раз думала — а пропади оно все пропадом, может, стоит мне еще дополнительно унизиться, повиниться перед ней, сказать, что она была права-права? Может, думала я, мне не хватает унижения? Может, это исцеляющее прощение, радикальное донельзя? Я все бьюсь об стену своей нетаковости, а может, мироздание хочет, чтобы я встала на колени? Чтобы склонила выю. Чтобы поборола гордость или высокомерие, или гордыню, или все комплексы сразу во главе с манией величия?
До этого не дошло. Не получилось у меня. Злость и обида вспыхивали во мне, чувство несправедливости и неправильного, нехорошего отношения, которое я сама не могу простить, принять, понять.
Одно время мне казалось, что этот конфликт с проигрышами и даже снами мучает меня просто так, ведь ничего не меняется. Потом как-то пошли сдвиги. Я точно не фиксировала, но в итоге все пришло к тому, что я приняла, смогла принять свое поведение во время конфликта. Я осознала, что привычное самоистязание не имеет никакого отношения к тому, что и как я говорила. И что нет и не может быть идеального поведения. И идеального вида этих разборок, где я была бы безупречна для себя. Что неприятные чувства от столкновения с неприятным — это нормально. Это — не потому, что я не такая, что я не готова, что я, вероятно, неправа. Ведь чувства неправоты у меня ни разу не возникло. Я просто старалась найти выход и потому решила себя признать неправой — и не вышло же! Я знала, что я права. Но стать «неуязвимой боевой машиной» мне не дано. Я всегда нацелена на добро, я готова пожертвовать предыдущим настроем или убеждениями, если я чувствую, что с той стороны есть тоже стремление к миру и добру. Но нет, с той стороны было стремление к наказанию, стремление отомстить. Причем, за то, в чем ни я, ни мой сын уж точно не были виноваты. Это была несправедливость чистой воды.
И вот она — моя реакция на несправедливость. Я пасую. Я сжимаюсь, я боюсь, я усомняюсь в себе. И я отступаю, очень часто я молчу, когда можно было бы сказать — и тогда я была бы первой, кто обозначил проблему. Но я стараюсь избегать неприятностей. И я терплю, даю вторые шансы и прочее. Я жду, подсознательно я всегда готова, т.е., я немного слукавила в описании выше — я не была совсем уж застигнута врасплох, я чувствовала, что развязка будет, только я не хотела быть ее устроительницей, и оказалась жертвой. Как тогда, в детстве, когда моя мать ходила, нагнетая в себе раздражение и злость, и я знала, что надо мной нависает угроза и скоро эта гроза разразится, я могла бы куда-то смыться, допустим — но я уже готовила себя в жертву. Более того, я часто вспоминаю, как я, словно помимо моей воли, часто невпопад что-то говорила провоцирующее или делала странные, даже идиотские вещи — что-то брала запрещенное или ломала. Наверное, я хотела, чтобы угроза разразилась грозой, чтобы пролилось это все, я умоюсь слезами, вкушу унижения, а потом все прояснится, очистится, и будем жить. До следующей грозы.
Вот так и с конфликтами взрослой жизни — я беру и говорю только о конфликтах с чужими. Поверьте, конфликты внутрисемейные в таком виде в моей жизни просто исключены. В моей семье угроза не нависает, хотя грозы случаются. Я не смогла бы, не выдержала снова жить в такой ужасной обстановке, нагнетающей, накаляющейся. Потому я и не могу общаться с родственниками.
Но внешний мир никуда не денешь. И я периодически, расхаживая по интернету, читая-встречая несправедливость в адрес того, что мне близко и дорого, молчу, отхожу подальше, накапливаю в себе это все, — это я сейчас поняла, буквально сегодня, что накапливаю. Раньше я просто «забывала» о неприятном очень-очень быстро, легко переключалась, или я «просто» вдруг не могла заходить на знакомый форум или сайт, мне они вдруг надоедали. А потом всегда случается гроза. Я совершаю очередное идиотство-провокацию. Я беру и ввязываюсь в перепалку. Я начинаю защищать, отстаивать, хамить и оскорблять в защиту этих дорогих мне вещей. Не всех! Я вот гомеопатию могу защищать раз в сто лет, например, а проходя мимо оскорблений противников прививок, рожающих дома, многодетных, неработающих, провинциалов (!) россиян (!), я просто понимаю — нее, ребята, я с этим не справлюсь. Это слишком много крови надо сдать, вложить в этот конфликт.
И что происходит? Я совершенствуюсь в этом «искусстве». Я уже не принимаю на свой счет оскорблений, оценок, попыток меня устыдить, осадить, я не играю по чужим правилам, я гну свою линию и даже воодушевленно считаю, что дело мое правое. Негоже это — совсем уж хвост поджимать, когда, не стесняясь в выражениях, поносят хорошие вещи. Я перехожу на личности, я агрессирую, и мне уже почти не стыдно. Хотя все еще страшно, как я писала в прошлом или позапрошлом посте.
Но неприятное, саднящее и мучающее чувство все равно остается потом. Собственно, оно и сподвигло меня написать этот пост. И мне снова хотелось сдаться в очередном таком конфликте — лишь бы ушло это неприятное чувство. И оно быстро прошло – желание сдаться, но потом я стала думать, что я перегибаю палку, что моя агрессия, наверное, действительно в каком-то смысле неадекватна каждой конкретной ситуации. Просто я — терпела, терпела, терпела, и вот пришло время обрушить свой протест. Я не могла игнорировать, но не ввязываться же мне в каждое, попадающееся на дороге. Стать терпимее? Сделать привычным подставление другой щеки? Ну а что, допустим, такая картинка: мы мученики за веру и правду, пусть в нас плюет толпа!
И отчасти мне неприятно, что я перегнула палку — хотя, поверьте, в этих конфликтах я сталкиваюсь с такими злобными личностями, что это опять напоминает жертвоприношение. И мне хочется, часто хочется, чтобы остановилось это кровопролитие, чтобы с той стороны меня тоже перестали оскорблять. Но, к сожалению, пока всегда было, и снова было так: или я подставлю щеку и уползу страдать и проигрывать, либо я пойду и выскажу все до конца, и тогда мне нечего будет проигрывать. Вроде сработало — я не проигрываю в голове. Но и приятности нет в душе и теле.
Будто демоны какие-то втянули меня в нехорошее. Я ведь хочу мира и добра. Я никогда никого не поливала и не оскорбляла до того, как это стали делать со мной — в жизни и в интернете. Все мои записи в блогах, где я оскорбляю, поношу и агрессирую — это ответы, наконец-то выношенные и изложенные. Ответы без имен и гораздо более скромные. И это не значит, что это – неправда, что это меня просто спровоцировали. Это — действительно мои убеждения. Просто я никогда не хотела их отстаивать и защищать, я никогда не хотела их вообще открывать. Но, к сожалению, это невозможно, почему-то жизнь требует от меня измениться.
Или — стать собой? Перестать быть боящейся оскорблений матери девочкой? Перестать быть боящейся оскорблений воспитателей, учителей, тренеров, преподавателей, от которых никто не защитит и некому пожаловаться?
Что станет со мной тогда, когда я излечусь? Я перестану обращать внимание на то, что меня задевает? На существование несправедливости? Или я просто свободнее буду выражать свои эмоции по этому поводу? И как? Пока это вопросы без ответа. Я знаю, что должна уметь защищаться. И не чувствовать за это вины. Я знаю, откуда она — перед самым родным человеком ребенок, особенно наделенный склонностью к самопожертвованию, добровольно снимал защиты и по своей воле служил способом разрядки накалившейся обстановки. Лучше принять в себя, чем выплеснуть наружу. Это было. Теперь я так не считаю.
И, тем не менее, меня чрезвычайно раздражают теории о личных границах, плюсах-минусах и тому подобных «механизмах». Да, психология зачастую именно механистична по сути. Я считаю, что человек, начавший отстраивать некие «границы» и формировать «защиты», становится ближе к какому-нибудь психическому заболеванию и точно действует себе в ущерб. Мы не роботы. Подставляют щеку действительно не от слабости. И бороться надо не за силу. А о границах и защите мне много чего есть сказать понятого и пережитого. Просто и так уже текст большой.